Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Страница 153

153

Иван. Любовным зельем опоен…

Анна. Ой! Отойди от меня, бесстыдник…

Иван. Огонь чрево пожирает, – сердце стонет… Искушение мое… Заря прекрасная… Царство небесное променивают на такую красу…

Анна. Постой, ты про кого говоришь-то?

Иван. Про тебя, невинная…

Анна. Про меня? Ой, мамка, уйдем скорее…

Мамка (Ивану). Бесстыжий ты человек, а еще одет чисто…

...

Анна и за ней мамка уходят вперед, за колонны.

Иван. Пойди, пойди, умойся росой, утрись светом…

...

Входит Мстиславский. Иван быстро проходит вперед, за колонны, вслед за Анной.

Мстиславский (оглядывается). Поздненько, поздненько, надо бы уж им быть… (Подпевает голосу дьячка, прикладывается к иконам.)

...

Входит Оболенский, также осматривается, крестится.

Оболенский. Ты один, князь Иван Федорович?

Мстиславский. Человек какой-то еще здесь, – не наш…

Оболенский. Отойдем к притвору… Ах, ах… Ночь я не спал, ворочался, – истома, докука…

Мстиславский. Всех нас думы гложут, Дмитрий Петрович…

Оболенский. Ты посуди: село Бородино у меня отняли под опричнину, можайские вотчины на куски поделили, опричникам пожаловали, из города Дмитрова меня выбили. Ныне сижу, как пес голодный, на двух деревеньках, и те не отческие, а купленные… Землю мне, видишь ты, царь отвел за Рязанью, – пустоши великие в степи… Не поеду я за Рязань!

Мстиславский. Тише гуди, Дмитрий Петрович, тайну соблюдай…

Оболенский. Князя Репнина царь вконец разбил и оголодил, да и зарезал потом… Мне что остается? Плюнуть ему в глаза, как князь Репнин, – разорил, на теперь – режь меня…

Мстиславский. А тебе бы делать, как делает братец твой двоюродный, Иван Петрович Челяднин.

Оболенский. А как это?

Мстиславский. Он вотчины свои жертвует монастырям и жертвенные листы пишет особенные, – не навечно, а на небольшой срок…

Оболенский. Кто же его так надоумил?

Мстиславский. Князь Курбский ему письмо прислал, так посоветовал…

Оболенский. Ох ти!

Мстиславский. Хоть не Ивану Петровичу, а уж детям его вернутся вотчины-то.

...

Входит Челяднин.

Челяднин. Князь Иван Федорович, князь Дмитрий Петрович, просил я вас быть к обедне поранее ради великого дела. Тайно приехал один человек с письмами от короля Сигизмунда Августа и князя Андрея Михайловича Курбского. Я эти письма читал и готов вам показать, да и сжечь их нужно…

Оболенский. Приехал-то что за человек?

Челяднин. Надежный. Он с Курбским тогда отъехал в Польшу, – Юрий Всеволодович Козлов, княжий постельничий… Послушайте его и удостоверьтесь, – воистину ли хочет Сигизмунд Август нам помочь.

...

Входит Козлов, одетый в суконный купеческий кафтан. У него сухощавое, злое, презрительное лицо с плоскими усиками и небольшой бородкой. Подойдя к Челяднину, он, не здороваясь, прикладывается к иконам.

Оболенский. Он?

Челяднин. Он.

Козлов (говорит, глядя на икону). Все еще думаете, князья, бояре! А царь вам по одному головы сечет. На Земском соборе не могли отстоять мира, войну приговорили. Спасибо! Московские купцы уж деньги собирают царю в кошель… А вы – потомки князей удельных – только рукавами машете, – ахти да ахти… Смеются над вами в Польше и Литве…

Оболенский. Что ты! Над нами смеются?.. Врешь!

Мстиславский. Вольной шляхте легко смеяться. У нас рот запечатан.

Козлов. Все вы стали смердами царя Ивана, в шутовские колпаки обрядились…

Оболенский. Опомнись! Кому ты говоришь!.. Пес!..

Челяднин. Не кричи на него, Юрий Всеволодович от великой обиды говорит… Правду говорит…

Козлов. Хожу по Москве, земля сапожки жжет. На Красной площади – плахи да колеса на шестах – в чьей крови? В вашей, князья. Вами сыты вороны, галки московские, – крик-то какой птичий – уши заткнешь да прочь бежать! Один волостель на Москве – царь Иван с опричниками! Ах, стыдно! Ах, обидно!

Мстиславский. Творится небывалое, – все мы ждем конечного разорения.

Оболенский. Постыдил – и будет, без тебя сыты стыдом-то. Дело говори.

Козлов. Сигизмунд Август послал меня к вам и велел сказать: королевское ухо преклонилось к вашим страданиям, король готов помочь, ежели вы сами начнете…

Оболенский. Чего мы начнем?

Козлов. Мятеж.

Оболенский. Ахти! Мятеж!

Мстиславский. Трудное дело, опасное дело…

Челяднин. Не так, князья, не так. В одной Москве тысячи детей боярских можно посадить на коней; холопов, охочих погулять с ножом да кистенем, на каждом дворе – тьма… Только крикни: «Бей черные кафтаны!» Великий Новгород и Псков против Ивана встанут поголовно… Они давно к Литве тянут, таить нечего – Литва для нас не чужая. (Указывая на Василия Шуйского, который медленно подходит.) Хотя бы за Шуйским, пойдут единодушно все замоскворецкие посады.

Шуйский. Как знать, как знать, пойдут ли, – не спрашивал… (Зажигает свечечки.)

Оболенский. Исполать тебе, Иван Петрович, если так говоришь, – тогда дело святое… Только надо – дружно в колокола-то ударить… Ты как, Иван Федорович, думаешь?

Мстиславский. Дружки мои, а ведь и в Византии императоров свергали, и ослепляли, и на растерзание черни бросали… Нам, чай, и бог простит…

Оболенский. От бога же издревле у власти стоим… А ему – Ивану худородному – кто власть давал?.. Черт ему власть дал… На Опричниках сидит, – против этой скверны всю Москву поднимем.

153